Разворачивайтесь в марше! Евгений Добренко – о правых и левых

Год начался с двух событий: одного – из сферы символической, а другого – реальной политики. Первым политическим событием года стали похороны Джимми Картера. Как водится, о покойном было сказано много хорошего и доброго. И это проливает свет на природу политики как таковой: почему такой порядочный человек, так добродетельно мыслящий и чувствующий христианин, такой честный и благородный политик оказался настолько провальным президентом? Многие списывают его каденцию со счетов как эпизод между эпохами Никсона и Рейгана. Мне же представляется, что Картер был ключевой фигурой для современного Запада. Прежде всего потому, что он первым создал и воплотил в себе сплав религиозных убеждений христианского социализма с прогрессистской повесткой и правозащитными идеалами. Именно с него началось перерождение прежде либеральных партий левого толка (демократов, лейбористов, социалистов, социал-демократов и др.) в то, во что они превратились сегодня по всему миру, – в партии, где заправляют оголтелые левые радикалы, свихнувшиеся на политкорректности и воукизме. И очень символично, что умер Картер в канун вторичного водворения Трампа в Белом доме, что стало прямым следствием победы в Демпартии тех тенденций, которые он заложил.

А второе событие, уже из сферы реальной политики, которое, несомненно, изменит направление политических ветров в мире, – это возвращение Трампа в Белый дом. Сегодня трудно сказать, каким станет мир после Трампа, но, несомненно, статус-кво изменится. Несмотря на всеобщую фиксацию на Трампе, я не склонен преувеличивать роль личности в истории. Напротив, мне представляется, что на каждом историческом перекрестке складывается определенная констелляция политических, экономических, идеологических, культурных, демографических и прочих обстоятельств и интересов, ведущих к подъему определенных социальных сил, которые сами выдвигают своих лидеров. Эта констелляция складывается из бесконечного множества разнородных факторов, но есть один аспект, который выстраивает их в логическую цепь. И аспект этот – точка рефракции в настоящем, проходя через которую, хаос частиц превращается в устремленный в будущее вектор развития.

Извечная драма мировой истории, очередной акт которой происходит сегодня с нашим участием (или в нашем присутствии?), состоит в том, что мир развивается неравномерно. Одни страны/народы/общества живут в XXI веке, другие – уже в XXII, третьи – в XIX, а то и в XVIII, четвертые – еще не вышли из эпохи Крестовых походов, пятые – из времен первых халифатов, а шестые – из родоплеменных и кастовых структур. Разумеется, мир был таким всегда. Просто раньше ("всегда") бóльшая его часть ничего об этом не знала. Человек, живший в XIX и даже в XX веке в Шанхае, Каире или Бомбее, ничего не знал о жизни на Пикадилли, Шанз Элизе или Курфюрстендамм (до того он даже не знал об их существовании). Сегодня в результате революции средств коммуникации все знают все. Но это знание, увы, не обеспечено уровнем социальной зрелости – ни индивидуальной, ни целых стран.

Современный мир находится в переходе от патриархального феодально-средневекового порядка к модерности. Одни страны почти завершили этот переход. Другая часть человечества в одних областях – в технологиях прежде всего – оказалась в третьем тысячелетии, но политически продолжила оставаться в средневековье. Китай – пожалуй, самый яркий пример. Войны возникают от дисбаланса, когда одна часть мира слишком быстро и слишком далеко ушла вперед, оставив большинство человечества позади, в прежних ценностях, в отживших политических, экономических и культурных формах.

Мир сегодня болен не оттого, что у власти в одной его части оказались брутальные, часто неадекватные и фанатичные правители типа параноидального Путина, властолюбивого Си, невменяемого Кима или ментально пребывающих в седьмом веке аятолл, а в другой – слабые политики типа старомодного и воспринимавшегося даже в собственной партии как анахронизм Байдена, самовлюбленного Макрона или безвольного Шольца. Да, это не помогает. Но не это движет современным миром, сползающим к опасному катаклизму. Им движет катастрофический дисбаланс, который в течение последних трех десятилетий усиливался и достиг сегодня очередного пика. Одна часть мира, значительная доля населения которого рвется в XXII век, противостоит бóльшей части мира (которую теперь называют Глобальным югом), никак не желающей расстаться с родным средневековьем. Парадокс усиливается тем, что эта самая находящаяся в меньшинстве продвинутая леворадикальная публика, которая дальше всего отстоит от ценностей, условно говоря, Глобального юга, как раз и настаивает на признании и пролиферации его ценностей на Западе, что еще больше обостряет наметившийся разрыв.

Важно, однако, помнить, что разделяемые этими мирами ценности сами по себе ни хороши и ни плохи. Вернее так: они и хороши, и плохи в свое время. О них надо спрашивать не "за" или "против", но своевременно или несвоевременно. Я не против прекрасной мечты об открытых границах, взаимной любви народов и рас, интернационализме, толерантности и полной свободе самовыражения. Я просто понимаю, что современный мир не готов к радикальному внедрению их в жизнь. И об этой своей неготовности буквально кричит в ходе выборов. То, что вчера еще казалось исторической случайностью, досадным прорывом, нелепым недоразумением, сегодня превращается в цунами, уже накрывшее США и Восточную Европу, а отчасти и Западную, если принять во внимание Брекзит, итоги выборов в Италии, Нидерландах и Австрии. Пока держатся лишь Великобритания, Франция и Германия. У Германии есть шанс продержаться дольше других, задержав приход правопопулистских сил благодаря исторически недавней антипопулистской прививке, но и она не бессрочна. Мир поворачивает вправо. Неостановимо и необратимо.

Этот правопопулистский поворот, какими бы неприятными фигурами он ни был представлен, основан не на плохих или хороших политических платформах и уж точно не на личностях, а на том, что прогрессивные левые политики, избалованные длительностью пребывания у власти, забыли о том, что они никогда не были выразителями воли большинства (опасное заблуждение в условиях демократии!). Большинство всегда инертно. Прогресс (политический, экономический, научный, технологический, культурный) всегда достигается усилиями наиболее энергичной, предприимчивой, образованной, продвинутой части общества, которая по определению не может быть большинством. Поэтому даже когда меньшинство побеждает, то потому лишь, что большинство позволило этому случиться. И забывать об этом опасно. Просто потому, что правый популизм (национализм, ксенофобия, традиционализм, изоляционизм) сильнее и эффективнее левого, как был он сильнее и эффективнее столетие назад, когда он вылился в фашизм, нацизм, франкизм и т.п., поскольку имеет куда более широкую социальную базу.

Нет ничего более опасного в политике, чем ориентация на фантазии вместо реальности. Забыв о том, что они не являются представителями большинства, но именно меньшинства, а потому должны действовать в условиях демократии крайне осторожно в продвижении прогрессивной повестки, леволиберальные силы сами стали восприниматься как угроза демократии из-за агрессивного проталкивания непопулярной политики в сфере миграции, гендерных отношений, школьного и университетского образования, международной политики и т.д. Эти силы могли бы опираться на здоровый социальный консерватизм, который делал бы их положение устойчивым и позволял бы продвигать не безумные идеи об инклюзивных туалетах и свободе для подростков выбирать из десятка гендеров, пичкая их с раннего возраста новомодными теориями, не разрушительную для идентичности перекройку истории собственных стран, не наивные мультикультурные благоглупости, а по-настоящему важную для человечества зеленую повестку, действительно актуальные для большинства населения расширение социальных гарантий, доступность здравоохранения и высшего образования.

В этой потере связи с реальностью, в этом историческом нетерпении я склонен видеть не столько вину поколения традиционных либералов типа Байдена или Пелоси, сколько результаты драматических перемен, происшедших в мире после крушения коммунизма. Радикально левые силы, которые всегда группировались вокруг обанкротившихся после 1991 года нишевых левых партий, нашли прибежище в мейнстримных леволиберальных партиях, за 30 лет полностью деформировав их, разложив и превратив в рассадник худших радикально левых идей, которые никогда не были ни популярны, ни даже знакомы большинству населения. И возродиться, а тем более избавиться от этой репутации им будет теперь чрезвычайно трудно. Для этого должны будут пройти годы, если не десятилетия, чтобы целые поколения зомбированных на воукистской повестке абсолютно неадекватных активистов, заполонивших политику, школы и университеты, государственную бюрократию, внешнеполитические учреждения и даже армию, ушли из них.

А главное, леволиберальные силы должны осознать причины поражения, усвоив наконец, что их главный враг не правые популисты (они – их естественный противник!), но левые радикалы. Без них у леволиберальных сил есть шансы завоевать на свою сторону большинство неопределившихся избирателей, средний класс, маргинализировать праворадикальные силы (так было в США при Клинтоне, когда после Картера левые либералы потеряли власть на три президентские каденции; так было в Великобритании при новых лейбористах Блэра, когда леволиберальные силы смогли восстановиться после почти двух десятилетий правления тори). С левыми радикалами – их место будет всегда на обочине. Они будут неизбираемыми, как британские лейбористы при Корбине даже при том, что тори завели страну в болото Брекзита, показали вопиющий уровень некомпетентности и неспособность к лидерству, продемонстрировав миру почти щедринскую галерею бездарных премьер-министров.

В первый же день своего правления Трамп отменил сотни политических решений демократов. Часть из них принципиально важна для либеральной демократии, а часть важна для свихнувшихся на воукизме левых радикалов. Увы, в политике победитель получает все. Поэтому choose your battle. Позволив подчинить себя чужой повестке, леволиберальные силы выбрали чужую битву и предсказуемо проиграли обе – и чужую, и свою!

Все хорошо не только в меру, но и в свое время. Важно поэтому понимать всю относительность понятий, которыми мы оперируем. Сегодня любые правые взгляды принято называть "крайне правыми" (far right). И это неслучайно: ведь точкой отсчета давно перестал быть центр. Политический спектр настолько сдвинулся влево, что мы поняли, где оказались, только тогда, когда мейнстримом стала солидаризация представителей уважаемых леволиберальных партий с открыто антисемитскими взглядами, их призывы "прислушаться к голосу" тех, кто прославлял ХАМАС, и "вести дискуссию" со студентами, требовавшими "Палестины от реки до моря". Только тогда стало ясно, что демонстративный антисемитизм, несовместимый ни с левизной, ни с либерализмом, завел эти партии в тупик. На таком фоне в "крайне правых" превратились политики, отстаивающие политику здравого смысла: отказ от крайностей удушающей политкорректности, самоубийственного мультикультурализма и гендерного воспитания.

С другой стороны, левых либералов также следует отличать от так называемых "прогрессистов". Прогрессистская повестка, фактически сводящаяся к набору воукистских лозунгов, очень мало связана с либерализмом. Называя вещи своими именами, она является просто формой культурного большевизма, агрессивного навязывания населению представлений о мире, не имеющих ничего общего ни с реальностью, ни со здравым смыслом. Оба вектора имеют один источник: отказ от эволюционного, постепенного прогрессивного продвижения в пользу форсированного изменения социальных условий, с которым не готово согласиться огромное большинство населения. В результате вместо развития происходит бесконечная радикализация и поляризация, саморазрушительная и бесперспективная.

В радикализме как таковом ничего плохого нет. Радикальными взгляды делает их несвоевременность, историческая неуместность. Не будем забывать, что то, что сегодня считается базовыми леволиберальными взглядами или идеалами либеральной демократии, вчера (и не только в эпоху абсолютизма, но всего столетие назад, когда шла борьба за всеобщее избирательное право, например) тоже считалось радикализмом. Так мы приходим к самому сложному в политике: что считать исторически уместным и достижимым, а что настолько рискованным, что ставит под угрозу сами основания либеральной демократии.

Дело не в том, насколько радикальны твои взгляды (левые или правые), а в том, насколько адекватна твоя позиция в конкретной исторической ситуации: есть времена, когда совесть и разум требует быть левым (обычно, когда большинство ринулось вправо), а есть такие, когда нужно быть правым (часто, когда большинство свихнулось на левизне). Политическая мудрость состоит в том, чтобы не перепутать времена и не разбрасывать камни, когда пришло время их собирать, и наоборот. А мужество состоит в том, чтобы не побояться оказаться в неблагодарном положении меньшинства.

Помню настоящий плач на реках Вавилонских, когда в 2000 году к власти пришел Буш-младший. Многие мои друзья и коллеги, подавляющее большинство которых являются сторонниками левых убеждений, еще долго находились в состоянии прострации и неверия. Многие даже после 9/11 не смогли переключиться и продолжали свою битву с реакцией на протяжении иракской кампании. Победа Трампа в 2016-м и вылилась в четырехлетний отпор и denial на кампусах и в СМИ. Эта культура сопротивления оказалась настолько резистентной, что даже четыре года Байдена не привели к ее смягчению. Многие так и не вышли из борьбы с уже ушедшим Трампом. Однако после последних выборов все неожиданно быстро сдулось. Была ли причина в том, что у демократов был заведомо провальный кандидат и никакой хайп не мог заглушить сомнений в ее компетентности, или ситуация в мире стала настолько катастрофичной, что стало понятно, что политика нуждается в настоящей встряске?

Скорее было ощущение окончательного исчерпания леворадикального наступления. Оно задохнулось на самом пике. И причиной, по иронии, оказался столь ненавистный левым радикалам Израиль. Та антисемитская истерия, в которую погрузились мир и университетская молодежь, ведомые сторонниками "Палестины от реки до моря", показала, что левая повестка в том виде, в каком она эволюционировала в течение последних трех десятилетий, исчерпана. Она завела в тупик. Этим людям нечего предложить миру, кроме поддержки самых брутальных, мракобесных и ненавистнических сил. Мне кажется, что в этот момент даже самым упрямым левакам стало понятно, что дольше этого терпеть большинство не будет. Целый год я писал здесь, на "Свободе", о том, что не кто иной, как эти люди прокладывают дорогу к власти Трампу. История, как всегда, проложила себе путь независимо от наших желаний. Причем сделала это с такой очевидностью, что это решение, как приговор, было принято как данность и стенания неожиданно быстро прекратились.

Более полувека назад, в 1973 году, в зените брежневского застоя, Юрий Трифонов написал великую книгу о народовольцах "Нетерпение", один из лучших исторических романов советской эпохи. Роман был о том, что идеалы революционеров были чисты и прекрасны, их протест против социальной несправедливости – искренним и благородным, их самоотверженность – завораживающей и заразительной, но их победа обернулась величайшей исторической катастрофой, к которой покатилась страна, даже не подозревая, без остановок: 1905 – 1917 – 1929 – 1937... И катится по сей день. Они оказались той Аннушкой, что пролила масло. Причина этого парадокса состоит в том, что самые прекрасные идеалы, самые высокие порывы, самые чистые помыслы оборачиваются своей противоположностью, когда они несвоевременны, когда историческими акторами движет историческое нетерпение, когда чувство реальности подменено желанием переделать мир по-своему. Собственно, в умении чувствовать время и состоит искусство политики, напрочь утерянное в современном мире. Войны, конфликты и кризисы – все это попытки вернуть баланс, начать сначала, с чистого листа, обнулить, найти соответствующие времени – потребностям, интересам, уровню культуры большинства – формы социальной жизни. И пока эти формы не будут найдены, мира и покоя не будет. Нам предстоит научиться жить в таком мире. Все альтернативы только хуже.

Евгений Добренко – филолог, культуролог, профессор Венецианского университета

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции​